"ДИФИРАМБ" (диалог с Ксенией Лариной), часть I.
Ведущие: Ксения Ларина
Гости: Георгий Тараторкин
Суббота, 15 Января 2005
К.ЛАРИНА: 13 часов 16 минут. Добрый день еще раз. У микрофона Ксения Ларина. И сегодня в нашей программе, которая посвящена вашим любовным признаниям, сегодня у нас гостит замечательный артист Георгий Тараторкин. Здравствуйте, Георгий Георгиевич.
Г.ТАРАТОРКИН: Здравствуйте, здравствуйте.
К.ЛАРИНА: Человек, который недавно отметил свой юбилей. Какие-то страшные цифры называют, и вообще, как-то все очень быстро, да?
Г.ТАРАТОРКИН: Да, это вызывает большое недоумение.
К.ЛАРИНА: Очень все быстро.
Г.ТАРАТОРКИН: Чувство неожиданности и недоумения.
К.ЛАРИНА: Вот я смотрю на вас – совершенно молодой человек, никогда в жизни и не скажешь, что какие-то цифры там круглые.
Г.ТАРАТОРКИН: Ну, нарисовались они сами по себе.
К.ЛАРИНА: Нарисовались они, и Бог с ними. Я вот прочитала еще ваше интервью, по-моему, в «Известиях» было одно из юбилейных интервью, где вы про двоих внуков своих рассказывали. Все это как-то чудовищно. Все это чудовищно.
Г.ТАРАТОРКИН: (смеется).
К.ЛАРИНА: На самом деле, конечно же, у каждого нормального человека, особенно женского пола, свои ассоциации с фамилией Тараторкина возникают. В мое время все были влюблены в Георгия Тараторкина, вся женская часть Советского Союза. И это был наш Ален Делон абсолютный. Мы в ту пору мало чего видели. Зато у нас был свой Тараторкин, который играл всех самых красивых и нервных молодых людей на свете, начиная с Раскольникова и заканчивая вот сериал, который достаточно часто по телевизору показывают, «Богач, бедняк», да? Наши представления об их американской жизни – Америка, Америка.
Г.ТАРАТОРКИН: Да, да.
К.ЛАРИНА: И вот там Георгий Тараторкин тоже был одним из главных героев. Ну, а если говорить о театре, я вспоминаю, вот вы сейчас сами вспомнили во время нашего разговора до эфира, спектакль, который я очень любила, спектакль «Версия» про Александра Блока. Я до сих пор вспоминаю этот спектакль. Мне как-то жалко, что эту пьесу больше не ставят почему-то, не знаю, по каким причинам. Но я помню там и замечательного Адоскина, который играл Мейерхольда. Что-то было необыкновенное, да?
Г.ТАРАТОРКИН: Замечательно, замечательно.
К.ЛАРИНА: А, по-моему, Игорь Старыгин играл Андрея Белого.
Г.ТАРАТОРКИН: Андрея Белого.
К.ЛАРИНА: И Наумкина играла Любовь, Любу Менделееву. Вообще, спектакль был какой-то удивительный. Судя по тому, что вы его вспомнили, вы, наверное, тоже к нему по особому относитесь.
Г.ТАРАТОРКИН: Да, да. Это замечательный. Вообще, прекрасная передача, можно сидеть, ничего не говорить, а только слушать.
К.ЛАРИНА: Ну, ладно, я замолкаю.
Г.ТАРАТОРКИН: Я так благодарен за вот эти слова. Понимаете, у нас немножечко, мы в разном положении – у вас все-таки есть какой-то, коли есть такая передача, навык петь дифирамбы, а если даже меня какие-то и произносились в мой адрес добрые слова и дорогие для меня, и для меня навсегда памятные, то навыка у меня к этому абсолютно нет. Потому что к этому привыкнуть нельзя. Совершенно, совершенно. Это каждый раз какое-то… удивляешься, потому что ты чего-то делаешь, чего-то делаешь, а оказывается, кому-то это небезразлично.
К.ЛАРИНА: Конечно.
Г.ТАРАТОРКИН: Оказывается, в ком-то… у кого-то с тобой какие-то очень такие сокровенные даже отношения и прочее. А что касается спектакля, о котором мне так дорого, что вы вспомнили, действительно он был неожиданный. Это был такой … и Александр Петрович Штейн написал неожиданную пьесу…
К.ЛАРИНА: Ассоциативную очень.
Г.ТАРАТОРКИН: Да, да, да. Этакая попытка прикосновения к тайне природы творческой, к тайне самого творчества. Ставил это совершенно такой в прекрасном смысле сумасшедший режиссер Слава Спесивцев. И это очень… Вы знаете, вот удивительно, одно из самых, может быть, таких для меня непреходящих удивлений – вот то, что тебя связывает с персонажами судьбой, а тем более, если это судьба еще и подлинно жившего человека. Да, вот спектакль уже довольно давно, то есть просто давно, не идет, но никуда мне на протяжении всех этих лет не деться от мира Александра Александровича, и он во мне живет, и более того, он все больше и больше как-то меня тревожит, беспокоит. И потому что этот мир не только про вчера, и даже не только про сегодня, а может быть, больше всего про завтра.
К.ЛАРИНА: Кстати, в этом спектакле, по-моему, впервые уж в ту пору, это же был расцвет застоя, когда он вышел, впервые были вот эти моменты высказанные, вот эти его совершенно болезненные взаимоотношения с этим новым миром.
Г.ТАРАТОРКИН: Да, да. Ну, что вы, был потрясающий момент. Ну, уж когда такой у нас откровенный разговор, а у меня, как у всякого человека театра, был навык того, как принимаются спектакли, и как потом начинают корежить, как начинают, значит, не позволяют произносить какие-то слова, и я помню, когда мы сдавали раз, другой. И в общем, все это заходило в тупик, на очередной сдаче я не произнес сознательно слова, потому что я понимал, что опять начнется то же самое. Прибежал Александр Петрович и говорит: «Юрочка, вы же не сказали вот это…». Я сделал вид, значит, так обескуражен: «Ну, Александр Петрович волновался, забыл». А я понимал, что это произносить нельзя, потому что…
К.ЛАРИНА: …непроходимо…
Г.ТАРАТОРКИН: Ну, представляете, там были слова о том, что вся современная жизнь есть холодный ужас. Уехать куда – европейская жизнь так же мерзка. Вернусь – на таможне обворуют. В середине России повесят или посадят в тюрьму, оскорбят, цензура не пропустит того, что я написал. Понимаете? Ничего из жизни современной не приму, ничему не покорюсь. Тогда что? Смерть. Представляете, какой счет с жизнью, с миром, тебя окружающим, с самим собой? Вот. Это было. Было, было.
К.ЛАРИНА: Если говорить о уже ушедшем годе – 2004-ом, мы должны, конечно же, поговорить об этом человеке, я понимаю, что вы без его имени отсюда не уйдете…
Г.ТАРАТОРКИН: Вы имеете в виду Зиновия Яковлевича?
К.ЛАРИНА: Да. Вашего учителя. Это Зиновий Корогодский, который ушел из жизни в 2004-ом году.
Г.ТАРАТОРКИН: Ну, это чудо, это чудо из чудес.
К.ЛАРИНА: Какая-то тоже трагическая какая-то судьба в итоге получилась. То, что он потерял свой театр, который построил.
Г.ТАРАТОРКИН: Ну, это тоже, это тоже приметы времени, жестокость времени, двойственность авторитетов.
К.ЛАРИНА: Столько было грязи.
Г.ТАРАТОРКИН: Помните это время подлинных и мнимых авторитетов. Зиновий всегда был безукоризненным и подлинным авторитетом. Потом он был потрясающий строитель театра, то есть создатель. Я понимаю, что эти непопулярные ныне понятия, но не потому, что они лишены смысла, а потому что они наполнялись не тем содержанием, но он был воистину идеологом театра. Понимаете, творчески, художественно. Все строительство Ленинградского ТЮЗа той поры было проникнуто творческой идеей.
К.ЛАРИНА: Замечательная плеяда артистов, ведь можно говорить не только о присутствующих здесь артистах, как Георгий Тараторкин.
Г.ТАРАТОРКИН: Да что вы?
К.ЛАРИНА: А это Ольга Волкова, по-моему, тоже оттуда, да?
Г.ТАРАТОРКИН: И Ольга, и Тоня Шуранова.
К.ЛАРИНА: Потрясающий совершенно актер, которого я очень любила, он рано ушел, Юрий Каморный.
Г.ТАРАТОРКИН: Юра Каморный.
К.ЛАРИНА: Тоже из ленинградского ТЮЗа.
Г.ТАРАТОРКИН: Да.
К.ЛАРИНА: И вообще, а кого-нибудь, давайте еще кого-нибудь назовем. Вспоминайте.
Г.ТАРАТОРКИН: Ой. Ирочка Соколова.
К.ЛАРИНА: Ира Соколова.
Г.ТАРАТОРКИН: Коля Иванов. Игорь Шибанов. Да что вы? Это, мы параллельно учились – наш курс был при ТЮЗе, а параллельно, вот где был Юра Каморный, Игорь Шибанов, они параллельно учились на вечернем в институте. И вот так вот… А действительно театр строился, и поэтому мы были нужны. Понимаете, свои, на одном языке разговаривающие, и в силу этого одного языка способные разговаривать на многих языках.
К.ЛАРИНА: Там же были сплошные открытия в то время, да?
Г.ТАРАТОРКИН: Да, я помню по сию пору…
К.ЛАРИНА: «Бемби» же тоже тогда возник?
Г.ТАРАТОРКИН: Тогда, тогда.
К.ЛАРИНА: С Соколовой.
Г.ТАРАТОРКИН: Ну, что вы. А потом ведь амплитуда, я помню, когда мы приехали с первыми гастролями сюда, действительно Москва по сию пору помнит, ну, легендарные эти гастроли. Потому что мы привезли, с одной стороны, «После казни прошу» потрясающий. О Шмидте, о Петре Петровиче просто. А с другой стороны, «Наш цирк». То есть вот эта амплитуда такого восторженного, серьезного, без каких-то сентиментальных придыханий, а с подлинным осознанием фантастичности судьбы вот Петра Петровича. И при этом озорство импровизационное, и такая в хорошем смысле театральное хулиганство, если хотите, в «Нашем цирке». Понимаете? Это чудно.
К.ЛАРИНА: Тот самый переход из Ленинграда в Москву, он вам как дался – легко, тяжело?
Г.ТАРАТОРКИН: Ну, вы знаете, если бы вдруг театр, в котором я здесь оказался, хотя были варианты, но, конечно, я очень благодарен судьбе, что Юрий Александрович Завадский доверил мне абсолютно новую, как выяснилось, встречу с Родионом Романовичем. Потому что прошло 4 года…
К.ЛАРИНА: После фильма?
Г.ТАРАТОРКИН: Да, два года было съемок. И это тоже обнаружение дорого стоит, когда я книжку открыл, ну, как вы понимаете, за два года я немножечко что-то почувствовал, и, может быть, даже кое-что узнал про судьбу этого двадцати трехлетнего человека, но у меня было ощущение, что я читаю неведомую мне книгу. Потому что за четыре года я изменившийся, мир изменившийся, эти взаимоотношения изменившиеся изменили судьбу Раскольникова. То, что мне казалось там самым-самым главным, стало чуть-чуть не главным, а то, что казалось второстепенным, вдруг обрело особое какое-то наполнение и значение.
К.ЛАРИНА: А сколько вам было лет, когда вы снимались в кино?
Г.ТАРАТОРКИН: Ровно столько, сколько Раскольникову.
К.ЛАРИНА: Двадцать три года. С ума не сходили?
Г.ТАРАТОРКИН: А-а. Ну, это было, наверное, не просто моим близким, потому что все-таки два года. Я ни на кого не кидался, нет. И ничего подобного не совершал. Но все-таки это, конечно, был особый двухлетний… не просто режим существования, а, ну, такой способ существования внутренний, главное, способ.
К.ЛАРИНА: Почему спрашиваю про сумасшествие, потому что…
Г.ТАРАТОРКИН: Ну, ходили слухи.
К.ЛАРИНА: Конечно. Слухи ходили, но тут, вообще, трудно себя сдержать. Потому что когда вам сорок лет, все-таки уже опыт есть.
Г.ТАРАТОРКИН: Ну, да.
К.ЛАРИНА: Уже работаешь на мастерстве, которое ты заработал своей жизнью, а в 23 года только с погружением можно это сделать.
Г.ТАРАТОРКИН: А потом представьте на секундочку, какие, ну, авторитетность роли, мира автора, а при этом еще авторитетность тех, кто рядом со мной – Иннокентий Михайлович Смоктуновский, Ефим Захарович Копелян, Евгений Алексеевич Лебедев, Майя Григорьевна Булгакова…
К.ЛАРИНА: Ужас. Ну, в театре вам не легче было. Там одну сцену вспомнишь с Марковым, это же классика театра.
Г.ТАРАТОРКИН: Да, да. И Марков, и Борис Владимирович Иванов, который тоже играл Порфирия. Ну, это вообще, конечно, разные, разные. Часто спрашивают – театр, кино. Замечательно, что была возможность и там, и там. Но, конечно, театр, чудо театра в том, что можно непрерывно прожить судьбу от и до, сколько тебе хватит сил, сколько хватит тебе сознания, сколько хватит сил душевных зрителю с тобою сопереживать, сострадать, радоваться и прочая, и прочая.
К.ЛАРИНА: Вообще, если говорить о Достоевском, как-то слишком много в вашей жизни Достоевского.
Г.ТАРАТОРКИН: Вы знаете, Достоевского много не бывает.
(Смеются)
К.ЛАРИНА: Ну, учитывая вот классическое амплуа Тараторкина, если следовать всем этим канонам театра русского…
Г.ТАРАТОРКИН: Ну, так сложилось.
К.ЛАРИНА: …такой неврастеник, да?
Г.ТАРАТОРКИН: Не знаю, я спокойный человек.
К.ЛАРИНА: Ну, скажите, амплуа неврастеника. Кому, как не неврастенику играть Достоевского?
Г.ТАРАТОРКИН: Это вообще, конечно, я счастливый. Мне подарена была судьба и Раскольникова, и Ивана Карамазова, и Ставрогина, понимаете? И при этом быть с ними на протяжении 10 лет. Это к вопросу о чуде репертуарного театра. Но этому чуду очень не просто соответствовать, понимаете, потому что… там, непосвященный скажет: «Елки-палки, 10 лет одно и то же». Ну, я же никогда не смогу объяснить, какое это счастье, какая это мука, но сладостная…
К.ЛАРИНА: Мука…
Г.ТАРАТОРКИН: Потому что ты меняешься, все меняется. И оказывается, ведь Федор Михайлович не адаптировал же мир и свои отношения с окружающим миром, когда все это вкладывал в природу двадцатичетырехлетнего Ивана. А то, что это двадцатичетырехлетний молодой человек, только обостряло все это. Понимаете, и потом я 10 лет был связан с судьбой того же Ивана, и вдруг время меняется, а эти судьбы, ну, что называется, всегда ко двору.
К.ЛАРИНА: Да.
Г.ТАРАТОРКИН: Потому что неисчерпаемо то, что Федор Михайлович про человека ведал нам. И ведает, и будет ведать навсегда.
К.ЛАРИНА: А самая долгая роль в вашей жизни театральной? Что дольше всего вы играли?
Г.ТАРАТОРКИН: Ну, вы знаете, вот я думаю, что Раскольников и Иван. Потому что Раскольников уже в театре был порядка 10 лет. И Иван был 10 лет. Ставрогин был, насколько я помню, восемь.
К.ЛАРИНА: Много.
Г.ТАРАТОРКИН: Мне памятны, вот уже я не знаю, я счет не веду, но вот уже лет, наверное, пять я связан с очень дорогим для меня спектаклем, который позавчера шел на сцене, «Не будите мадам».
К.ЛАРИНА: Это Ануй, да?
Г.ТАРАТОРКИН: Это Ануй. И так же с «Версией» было трудно расставаться, очень трудно. Я уж не говорю про Петра Петровича Шмидта. Да ой, Господи Боже мой, вообще я дедушка русской сцены.
К.ЛАРИНА: Итак, у нас в гостях молодой человек, дедушка русской сцены Георгий Тараторкин. Сейчас мы прервемся на выпуск новостей. Потом продолжим нашу программу. Я объявлю номер пейджера - 974-22-22 для абонента «Эхо Москвы». Можно присылать вопросы нашим слушателям.
|
